К кому обращается лирический герой silentium. Анализ стихотворения «Silentium!» Тютчева

Название стихотворения переводится с латинского как «Молчи!». Этот призыв лейтмотивом проходит через все произведение. Побуждение к молчанию здесь выходит на первый план, потому оно отражено в заглавии. Тютчев повторяет мольбу в конце каждой строфы, активно воздействуя на читателя.

Стихотворение можно охарактеризовать как очень личное, несмотря на то, что оно наполнено обращениями к собеседнику. Дело в том, что оно принадлежит к числу первых произведений Тютчева, которые он писал «в стол» - для себя, а не для публики. Убедить напечатать некоторые из них поэта смогли близкие друзья.

В данном стихотворении поднимается тема сакральности рассуждений и размышлений, понять которые суждено только их автору. Тютчев пишет о них, как о чем-то волшебном:

«Есть целый мир в душе твоей

Таинственно-волшебных дум…».

Поэт проводит четкую грань между внутренним миром и внешним. Причем последний рисуется нам как враждебный и «чужой».

Это становится ясно из слов

«Лишь жить в себе самом умей…».

Внутренний мир, наоборот, полон романтики и светлых красок. Читая данное стихотворение, мы ощущаем нарастание смутной тревоги и зарождение страха. Исходит оно от заключительных строк каждой строфы. Градация «любуйся - питайся - внимай» усиливает этот эффект. Первое слово носит легкое, несколько отстраненное значение, а последнее приобретает более суровый оттенок.

Краски сгущаются еще сильнее, когда мы в середине произведения натыкаемся на строку «Другому как понять тебя?». Кажется, что здесь кроется не опасение открыться перед собеседником, пусть даже и самым близким другом, а разочарование. Над читателем и автором нависает другой вопрос: стоит ли делиться своими переживаниями и мыслями? Не обернется ли это против меня? Тютчев, будучи дипломатом, привык осторожничать, и данная черта характера поэта раскрывается здесь в достаточной мере.

Все это произведение похоже на диалог с собой. Молчаливым собеседником, о котором упоминалось ранее, на самом деле, является сам автор. Поэтому он может давать советы такого характера, быть напористым, местами даже агрессивным. Ведь речь идет о благополучии самого близкого ему человека - о нем самом.

Именно за счет того, что стихотворение изначально писалось не для общественности, оно и кажется нам таким притягательным. Создается впечатление, что мы получили доступ к чему-то личному, таинственному и потому настолько интересному. Оттого и совет «Молчи!» нам так нравится. В нем нет лицемерия, наигранности, он не подстроен под обстоятельства и не выдуман просто ради поддержания беседы. Он наполнен искренностью. Хочется верить Тютчеву.

Стихотворение написано в 1830 году, в эпоху заката русского романтизма. Этим и обосновываются разочарование, страх, стремление к таинственности и погружение в собственный внутренний мир - как никак, это признаки того направления общественной мысли, распространеного во второй половине XIX века.

Королева Н.В. Ф. Тютчев «Silentium!» // Поэтический строй русской лирики. - Л.: Наука, 1973. - С. 147-159.

Пожалуй, ни одному произведению Тютчева не было дано так много противоречивых толкований, как стихотворению «Silentium!».

Буквой «Г» - «глубина» - на полях издания 1886 года пометил это стихотворение Лев Толстой, имея в виду не только глубину общечеловеческого содержания, но и глубину тютчевского лиризма, выразившегося в «Silentium!». В «Круге чтения» Толстой поместил это стихотворение 30 сентября, предпослав ему что-то вроде общего эпиграфа к размышлениям, предлагаемым читателям в этот день: «Чем уединеннее человек, тем слышнее ему всегда зовущий его голос бога». Приведенные тут же цитаты из Амиеля и Паскаля, собственные толстовские сентенции и выводы позволяют понять, какую именно глубину лирического содержания отыскал для себя в тютчевских строках их замечательный толкователь. «По одному тому, что хорошее намерение высказано, уже ослаблено желание исполнить его». - «В важных вопросах жизни мы всегда одни, и наша настоящая история почти никогда не может быть понята другими. Лучшая часть этой драмы есть монолог, или, скорее, задушевное рассуждение между богом, нашей совестью и нами. Амиель». «Паскаль говорит: человек должен умирать один. Так же должен и жить человек. В том, что главное в жизни, человек всегда один, т. е. не с людьми, а с богом». «Временное отрешение от всего мирского и созерцание в самом себе своей божественной сущности есть такое же необходимое для жизни питание души, как пища для тела» и т. д.

Есть ли в тексте тютчевского стихотворения все то, о чем говорит Л.Н. Толстой? Нет.

Есть ли в подтексте тютчевского стихотворения тот смысл, который привнес в него Толстой? Во всяком случае в первом подтексте, ближайшем - нет. Дает ли возможность тютчевское стихотворение для подобной интерпретации его глубинного, потаенного смысла? Да, конечно,

и мы не замечаем в толстовском толковании никакой натяжки (да ее собственно и нет), пока мы остаемся в пределах двух духовных миров - Тютчев - Толстой, их соприкосновения, взаимопроникновения.

Но вот мы выходим за их пределы, и оказывается, что многообразию глубинных, потаенных смыслов тютчевского стихотворения нет конца.

К.Д. Бальмонт: первым им русских поэтов понял Тютчев великую сущность жизни природы, ее полную независимость от человеческой жизни, человеческих помыслов, действий и страстей и изобразил ее объективную сущность, ее самодовлеющее царство, о целях и законах которого человеческий разум может только подозревать. Но зато и душа человеческая, душа художника-пантеиста и символиста, не может подчиниться видимому миру, но переработает, пересоздаст его в глубине своей. «Тютчев понял необходимость того великого молчания, из глубины которого, как из очарованной пещеры, озаренной внутренним светом, выходят преображенные прекрасные призраки». Вот о чем, по мнению К. Бальмонта, стихотворение «Silentium!»: о сущности творческого процесса, об акте творчества, трактованном с позиций идеализма и агностицизма.

Вяч. Иванов: в «Silentium!» выразилось «осознание общей правды о наставшем несоответствии между духовным ростом личности и внешними средствами общения: слово перестало быть равносильным содержанию внутреннего опыта». Вослед за Вячеславом Ивановым - современный исследователь символизма и модернизма: «Тютчев предполагает, что мир, особенно невидимый, настолько многообразен и сложен, что для выражения действительных явлений жизни общепринятый человеческий язык слишком беден и что это является причиной ложности нашей речи: «Как сердцу высказать себя? <...> Мысль изреченная есть ложь»».

А вот и еще одна трактовка той же самой строки: «В Тютчеве <.. .=""> боролись <...> два начала - женственности, лиричности, эмоциональности мироощущения - и вкрадчивости, сдержанности и внешней холодности дипломата. Отсюда и «мысль изреченная есть ложь». Двойной, символический язык дипломата не формировал ли жанр Тютчева?».

Впрочем, советское литературоведение чаще всего обходило эту «опасную» строку, строя концепции стихотворения, как пра-

вило, на начале третьей строфы: «Лишь жить в себе самом умей - / Есть целый мир в душе твоей / Таинственно-волшебных дум...», и Тютчев получался романтиком немецкого толка вослед Жуковскому. Именно так писал о «Silentium!» Д.Д. Благой: Жуковский дал поэзии душу и сердце, но «это были душа и сердце одинокого, ушедшего в себя мечтателя, оторванного не только от общественной жизни, но в значительной мере и от объективной действительности вообще.

Лишь жить в себе самом умей.
Есть целый мир в душе твоей
Таинственно-волшебных дум -

такую формулу этого романтизма даст позднее в своем знаменитом стихотворении «Silentium!» один из самых замечательных в мировой литературе поэтов-романтиков - Тютчев».

Не умножая больше подобных примеров и замыкая круг, попробуем, если это возможно, совместить последнее толкование с первым из приведенных нами: «В том, что главное в жизни, человек всегда один...», «По одному тому, что хорошее намерение высказано, уже ослаблено желание исполнить его»; «Наша настоящая история почти никогда не может быть понята другими». Разве это имеет хоть какое-то отношение к формуле романтизма Жуковского? И вообще, могла ли взволновать Толстого формула романтизма «одинокого, ушедшего в себя мечтателя»? И в то же время - так ли уж неправомерно толкование Д.Д. Благого? Может быть, один из вариантов глубинного смысла этого стихотворения не только юношески-романтическая отъединенность от мира, которая для стареющего мудреца оборачивается проблемой извечной людской «неконтактности», не только тройное несоответствие жизни сердца, высказанного о ней и понятого из того, что высказано, не только эгоцентризм самосозерцания («Взрывая, возмутишь ключи, - / Питайся ими и молчи»), но и, действительно, историко-литературный анализ творческого процесса, осознание себя поэтом романтизма?

Приступая к непосредственному анализу построения и выразительных средств стихотворения «Silentium!», оставшегося навечно в истории русской и мировой лирики в качестве одного из глубочайших постижений внутренней жизни человеческой души, оговоримся, что мы не считаем свою трактовку ни самой полной, ни окончательной. Так же, как каждая эпоха создаёт своего Гамлета, каждое поколение по-своему читает и будет читать «Silentium!». Они будут то оставлять в нем один морально-психологический аспект, то привносить политический смысл; то очищать его своим душевным здоровьем, то находить отражение распада собственной личности. Замечательные качества романтического метода в лирике дают такую возможность.

И еще одно предварительное замечание. В качестве основного текста для анализа выбран нами текст «Современника» 1836 года (т. III, стр. 16), признанный основным в большинстве советских изданий стихотворений Тютчева:

Молчи, скрывайся и таи
И чувства и мечты свои -
Пускай в душевной глубине
Встают и заходят оне

Любуйся ими - и молчи.

Как сердцу высказать себя?
Другому как понять тебя?
Поймет ли он, чем ты живешь?
Мысль изреченная есть ложь.
Взрывая, возмутишь ключи, -
Питайся ими - и молчи.

Есть целый мир в душе твоей
Таинственно-волшебных дум;
Их оглушит наружный шум,
Дневные разгонят лучи, -
Внимай их пенью - и молчи!..

Восемнадцать строк, поделенные на три секстины. Трехчастная композиция, каждая часть полностью замкнута в себе - по смыслу, интонационно, синтаксически и музыкально. Связь частей - лишь в развитии лирической мысли, которая единственная и составляет лирический сюжет, не поддержанная ни образно, ни синтаксически (ср., например, другое трехчастное тютчевское стихотворение: «Как над горячею золой... » - 1-я строфа, «Так грустно тлится жизнь моя...» - 2-я, «О небо, если бы хоть раз...» - 3-я (I, 47).) Не поддержана эта связь частей и антитезой, столь часто намертво скрепляющей тютчевские строфы («Оратор римский говорил...» - «Так!.. но, прощаясь с римской славой...» (I, 36)). Здесь нет внешнего сюжета-пейзажа, внешней образной схемы («Пошли, господь, свою отраду...», «Смотри, как на речном просторе...»). Единственная формальная деталь, которой поэт позволяет себе подкрепить, подчеркнуть единство трех частой, - настойчиво повторяющиеся концевые рифмы и последние строки секстин:

Безмолвно, как звезды в ночи, -
Любуйся ими - и молчи.

Взрывая, возмутишь ключи, -
Питайся ими - и молчи.

Дневные разгонят лучи, -
Внимай их пенью - и молчи!...

Настойчивое повторение - этот художественный прием превалирует в стихотворении, построенном как призыв, как убеждение, как стремление объяснить. «Молчи, скрывайся и таи» - повеление первой же строки отдано трижды. «И чувства и мечты» - настойчивое уточнение. «Встают и заходят» - глагольная пара, охватывающая все действие от зарождения до конца; «Любуйся ими - и молчи» - еще одна глагольная пара, четвертая и пятая повелительные формы глагола в одной строфе, не считая еще одного, менее явного приказа: «Пускай в душевной глубине / Встают и заходят oнe / Безмолвно... ». Настойчивое повторение, стремление убедить звучит и в подборе рифм - смежных, точных, мужских, причем в семнадцати случаях из восемнадцати рифмуются короткие, одно- или двусложные, отрывисто звучащие слова.

Энергию убеждения сообщает первой строфе и чрезвычайно своеобразный ее синтаксис. Она построена как единая фраза, состоящая из трех предложений, из которых по крайней мере два, а может быть, и все три находятся друг с другом в сложноподчиненной связи, но связь эта союзами не уточнена, а как бы нарочито зыбка. И это не прием асиндетона (нарочитого бессоюзия), но кажется, что зыбкость уступительной, определительной или причинно-следственной связи ничем, кроме поставленного Тютчевым тире («Молчи, скрывайся и таи / И чувства и мечты свои -»), не выразить. Два последующих предложения уточняют, каковы (качество через действие) оба равно живых действующих начала первого предложения, одно из которых - человек, тот, который «молчит, скрывается и таит», а другое - чувства и мечты, которые в душевной глубине «безмолвно, как звезды в ночи», встают и заходят, т. е. рождаются, живут я умирают, а человек смотрит в глубину себя, видит их, любуется ими - и молчит о них, т. е. находится с ними в каких-то эмоционально окрашенных отношениях («любуйся ими»). А в слове «пускай» - и приказание чувствам («пускай... встают и заходят... безмолвно») и уступительность (пусть даже... «любуйся!»).

К кому обращено это убеждение? К инакомыслящему? Возражающему? Единомышленнику, молчащему, но согласно кивающему головой? Застигнутому врасплох, не думавшему об этом и теперь испуганному парадоксальностью брошенной ему в лицо формулировки? Или, наконец, к самому себе или собственному двойнику?

Вновь и вновь перечитывая стихотворение, перенасыщенное повелительной интонацией убеждаемся, что оно не носит характера спора и у него нет адресата - инакомыслящего с которым спорят. Подобные стихи Тютчев строил иначе («К оде Пушкина на вольность», «А. Н. М.», «Не то, что мните вы, природа...», «Когда дряхлеющие силы...» и т. д.). Он не скрывал самого спора, не уводил его в подтекст, приводил даже то суждение, с которым спорил, давал неприемлемому для себя явлению четкую, оценку («И старческой любви позорней / Сварливый старческий

задор» - I, 209). В стихотворении «Silentium!» нет полемики. Скорее оно утешает отчаявшегося, объясняет растерявшемуся (другому, себе?), как жить в мире. Причем мир не враждебен человеку, он ему просто чужой, внешний, «наружный» по отношению к жизни его души.

Все это следует продумать для того, чтобы понять смысл композиции стихотворения, соразмерность его трех частей. Первая строфа - энергичное убеждение, волевой напор, обращенный к себе ли, к другому ли, но родному и слабому, нуждающемуся в энергичной помощи словом со стороны более опытного, более думавшего или просто себя же, но повзрослевшего: «Молчи, скрывайся и таи...». И тут же успокоение: твоя чувства от этого не погибнут, но будут жить все той же прекрасной жизнью, вставать и заходить в душевной глубине, «как звезды в ночи» (варианты: «Как звезды мирные в ночи», «Как звезды ясные в ночи») - «любуйся ими». Старший друг заботливо опекает младшего; повзрослевший человек (что именно в подтексте - столкнувшийся со «всесильной пошлостью людской»? просто светский человек, дающий урок: «Учитесь властвовать собою»?) учит юного романтика, в душе которого действительно встают и заходят прекрасные звезды чувств и мечтаний. Еще одно объяснение замене варианта «И мысли и мечты» на «И чувства и мечты»: зачем же скрывать и таить мысль? Чувство, мечту - да, а мысль - нет. Сам убеждающий не таят свою мысль, а энергично высказывает ее, почти навязывает незримому собеседнику. Такова первая строфа.

Во второй строфе энергичный напор, настойчивость уступают место убеждению с помощью логического рассуждения, системы доказательств. Однако логика убеждающего, при всем внешнем подобии логике научной, сохраняет все черты индивидуальной парадоксальности видения) мира, размышлений о мире и изображения своих размышлений и выводов в произведении в качество предмета искусства взамен истинно реально существующего мира, которые свойственны писателю романтизма. Обобщение индивидуального опыта, приобретенного главным образом в размышлении, до общезначимости закона - ложная сторона романтического метода. Но сам индивидуальный опыт и лирическое размышление о нем истинны, подлинны, и, отыскав соответствующую форму для их выражения, поэт убедит в подлинности своих мыслей о жизни даже «тяга гелей иных эпох, которые будут поспешно подводить под парадоксальное обобщение чуждого века маленькие реалии бытовых ситуаций века своего. Этому - заземлениям, реализации в читательском восприятии - метод романтизма воспрепятствовать не может.

Итак, вторая строфа - лирическое убеждение, интонация беседы-исповеди: «ну, согласись, что...», а смысл убеждения - многостепенная затрудненность контактов («Как сердцу высказать себя? / Другому как понять тебя? / Поймет ли он, чем ты

Живешь? / Мысль изреченная есть ложь»). О глубинной жизни чувств и мечтаний мы знаем из первой строфы. Во второй речь идет о коммуникабельности, о возможности передать словом жизнь сердца, души, подсознания, т. е. всю ту жизнь человеческого духа, которая не сводится к работе разума и которую временами Тютчев считал гораздо более важной, чем жизнь «этого бедного разума», бессильного в постижении глубинной сущности вещей. В этом контексте фраза «Мысль изреченная есть ложь» теряет характер абсолютного приговора, смысл ее ограничен: рассказ о жизни сердца ложен по отношению к самой жизни сердца. Такова одна ступень неконтактности. Рядом- две другие: «Другому как понять тебя? / Поймет ли он, чем ты живешь?». Как другому человеку понять твою и без того ложную речь о жизни сердца и как вообще другому человеку понять, что происходит в глубине твоей, чуждой ему души? Пытаясь преодолеть эти преграды, ты только все испортишь, нарушишь красоту и покой своей внутренней жизни, так и но достигнув цели: «Взрывая, возмутишь ключи, - / Питайся ими - и молчи». Тютчев необычайно скуп на тропы в «Silentium!». На три строфы - три образа: сравнение «Безмолвно, как звезды в ночи» в первой, параллель душевной жизни с незамутненными ключами - во второй и образ дневных лучей, разгоняющих поющий мир «таинственно-волшебных дум», - в третьей. И звезды, и ключи - образы, служащие выражению внутренней жизни, глубин души. Дневные лучи - символ внешнего мира, так же как наружный шум.

Об опасных последствиях возможного соприкосновения этих двух миров - внутреннего и внешнего - говорит, предостерегая, третья строфа. Предостерегает, успокаивая, уговаривая, что это не страшно:

Лишь жить в себе самом умей -
Есть целый мир в душе твоей
Таинственно-волшебных дум...

Мысль возвращается к первой строфе, где о человеке и о его чувствах и мечтах говорилось как о двух живых существах. Таинственно-волшебные думы - это не мысли, это романтические мечтания, оттенки состояний, подслушивать которые в себе так интересно юному романтическому воображению. В зрелом возрасте они могут вызвать улыбку, но не будут смешны, если были искренними. Соприкосновения с реальной жизнью они не выдерживают. «Их оглушит наружный шум, / Дневные разгонят лучи». Можно ли жалеть об этом? В юности, в самом начале пути отрезвления, - можно. Человеку, уже соприкоснувшемуся с холодом внешнего мира и его «наружным шумом», при взгляде на

романтическую, еще полную мечтаний душу, которой все это еще предстоит, - можно, и он будет стараться помочь романтику подольше сохранить свой прекрасный «таинственно-волшебный» внутренний мир. Об этом писал Тютчев свое знаменитое «Silentium!». Но, как всякое романтическое произведение, освобожденное от реалий, ставшее, если можно так выразиться, «сгустком чистого лиризма», оно легко поддается субъективным толкованиям. Например, забудем о 15-17 строках, противопоставляющих внешнему миру именно «таинственно-волшебные думы», сосретодочим внимание на начале третьей строфы - «Лишь жить в себе самом умей», - и стихотворение изменит свой смысл. Оно перестанет рассказывать о юной романтической душе, а будет говорить уже о вечной разобщенности людей, о невозможности одному человеку полностью постичь душу другого и о том, что в главном, в жизни, человек всегда одинок. И в этом своем новом смысле стихотворение будет живо для людей всех эпох, потому что говорит об извечном, коренящемся в природе человека.

С великим тактом художника, остающегося глубоко правдивым даже в рамках романтического метода, Тютчев избежал гиперболы в изображении внутреннего и внешнего мира и в показе взаимодействия души с миром. Он не стал делать внешний мир ни страшным, ни жестоким, он оставил его - никаким.

Их оглушит наружный шум,
Дневные разгонят лучи, -

никакой эмоциональной оценки, никакой логической оценки. Любой внешний мир. «Молва» 1833 года и «Современник» 1854 давали варианты этих строк:

Их оглушит житейский шум,
Разгонят дневные лучи, -

Их заглушит наружный шум,
Дневные ослепят лучи:

Эпитет «житейский» был будничным и говорил о будничном («Не для житейского волненья...»). Он более привязывал мысль стихотворения к теме судьбы романтика в «житейском море». «Ослепят» - более резко, чем «разгонят», особенно, в образном контексте всего тютчевского творчества, где пылание дневного солнца почти всегда выступает как сила, враждебная человеку. И тем не менее это тоже не оценка, а констатация: если твои мечтанья открываются внешнему миру, наружный шум их оглушит или заглушит, а дневные лучи ослепят. И человек уже не услышит пенья своих дум («Внимай их пенью - и молчи!..»). Характерно, что в стихотворении о молчании - это единственное звучание - молчит сам человек, безмолвны звезды, даже ключи представлены только своей незамутненностью и блатодатностью («Питайся ими»). И только думы романтика поют - этот гармо-

ничный звук противопоставлен наружному шуму, звуку негармоничному.

Призывом «Молчи!..» начинается стихотворение, и этим же рефреном оканчивается каждая из трех строф. Каждый раз это новое уточнение призыва жить внутренней жизнью чувств: «Любуйся имя - и молчи», «Питайся ими - и молчи», «Внимай их пенью - и молчи!..». Такова композиция стихотворения.

Лексически «Silentium!» выдержано в нейтральном стиле лирики 1830-х годов, с редкими вкраплениями слов высокого стиля (форма множественного числа «оне»; «звезды» вместо «звёзды» - в параллель ломоносовскому «Звездам числа нет, бездне дна»; построение фразы-афоризма по типу римской ораторской тезы: «Мысль изреченная есть ложь»). Вместе с тем лексика Тютчева никогда не была перенасыщена «архаизмами», их употребление всегда строго мотивировано заданиями смысла и стиля. Классический пример тому - стихотворение «Фонтан»: фонтан - о реальном сооружении, фонтане; «водомет» - о смертной мысли («О смертной мысли водомет...»). Та же неслучайность употребления высокой лексики в «Silentium!». «Мысль изреченная» - это не просто мысль сказанная, произнесенная. Это еще антоним к слову «неизреченная», гораздо более привычному и употребительному в высоком стиле. Значение этого слова - необыкновенный, неописуемый: неизреченный свет, неизреченная доброта. Следовательно, изреченная - это еще и обыкновенная, отказавшаяся от неизреченности. Думается, что для читателей XIX века этот смысл слова «изреченная» был гораздо более явен, лежал ближе к поверхности текста, чем для нас.

Параллельно с отдельными речениями высокого стиля - разговорный синтаксис: «Пускай в душевной глубине», «Как сердцу высказать себя? / Другому как понять тебя?». В последних двух вопросах все четыре слова равно ударны, равно выделены голосом, как мы бы сделали это в разговорной речи, в реальном споре. При этом, скажем, два местоименья «как», одинаково выделенные смысловым ударением вопроса, находятся в разном положении по отношению к «истоме четырехстопного ямба, которым написано стихотворение: в первом случае - на месте безударного слога, во втором - под ударением. Возникающий в первом случае спондей («Как сердцу...») заставляет при произношении строки сделать смысловую паузу, которая выделяет первое «как» не хуже, чем мог бы выделить его длительный пиррихий после ударного слога («высказать»).

Здесь мы подходим к интереснейшему вопросу - ритмике стихотворения.

Сказать о «Silentium!», что это произведение написано четырехстопным ямбом, равносильно тому, чтобы не сказать ничего. Ритмика тютчевской фразы и система ударений строки настолько свободны от условно-стихового размера, что в тютчевоведении возникли фантастические теории о размере этого стихотворе-

ния - ямб со включением трех строк амфибрахия. Имелись в виду строки: «Встают и заходят оне», «Безмолвно, как звёзды в ночи» и «Дневные разгонят лучи». И никого не смущало, что варианты этих строк, существовавшие до «Современника» 1836 года и возникшие после него, вовсе не амфибрахические и что не по этой линии (введения строк одного размера в другой) подбирал варианты поэт. Видимо, к музыке тютчевского стиха должен быть найден другой ключ.

Чтобы было понятнее, что мы хотим отыскать в «Silentium!», приведем сначала другой пример, более явный. Стихотворение «Кончен пир, умолкли хоры...» (1850) написано четырехстопным хореем; определив это, постараемся сразу же забыть собственное определение и скажем иначе: начало стихотворения построено на двуударных строках, музыка которых определена повторением и сочетанием ударных гласных «о» и «и». Строки стихотворения тогда будут расположены так:

Не допúты в кýбках вúны

Далее трехударные строки в основном аранжированы звуками «а», «е», и лишь в одной, самой главной по смыслу и самой длинной - единственной четырехударной строке, к которой ведет нарастающее напряжение интонации- «Кóнчив пúр, мы пóздно встáли», - звуки «а» и «е» вновь сменяются восходящими к началу «о» и «и», замыкающимися еще одним «а» - «встали» (I, 122).

В этой системе исчисления ритма стиха строки «Умолкли хоры» и «Опорожнены амфоры» будут считаться равнозначными по числу ударений.

Если мы подойдем с этой точки зрения к раскрытию секрета ритмики тютчевского «Silentium!», то окажется, что оно написано в основном трехударной строкой:

Молчú, скрывáйся и таú
И чýвства и мечты́ своú -
Пускáй в душéвной глубинé
Встаю́т и захóдят онé
Безмóлвно, как звезды́ в ночú, -
Любýйся úми - и молчú.

Если стихотворение прочесть так, строка «Встают и заходят оне» будет ритмически абсолютно равнозначна строкам «Встают и кроются оне» и «И всходят и зайдут оне», как оно, видимо, и было для Тютчева, не слышавшего в этой строке ритмического перебоя. Что-то здесь было от свободы сочетаний долгих и кратких

слогов греческого стихосложения, что-то - от немецкого стихосложения, в частности, близкого к народному стиха Гейне с его вниманием к ударениям и полным пренебрежением к числу безударных слогов. Вместе с тем некоторый дополнительный оттенок в звучании строки, где реальное ударение и то, которого требовал четырехстопный ямб, не совпали, безусловно был. В слове «заходят» ударное «о» - более долгое, чем другие ударные гласные, а конец слова «-дят» произносится немного более внятно, чем обычно окончания слов в русском языке, на которые не падает ударение. Слово «заходят» как бы немного скандируется.

Замедленность четырехударной следующей строки («Безмолвно, как звезды в ночи») как бы соответствует замедленному течению действия - восхождения и захода ночных светил.. Иного произношения - амфибрахического - представить себе невозможно. Кстати, в двух других вариантах, где Тютчев избегал устарелой формы «звезд´ы», он мог бы легко сохранять амфибрахий, если бы тот ему был нужен («Как звезды немые в ночи», к примеру, - это и по смыслу близко к «безмолвно»). Но в том-то и дело, что никакого амфибрахия в этом стихотворении нет. Только отказавшись от этой абсурдной мысли, можно понять красоту музыки тютчевского шедевра.

Вторая строфа открывается двумя четырехударными строками, подготавливающими третью - пятиударную:

Поймéт ли óн, чéм т´ы живéшь? /

Отрывистость спондея подчеркивает горечь вопроса. Даже в тех случаях, когда число ударений реальных и формальных совпадает (четыре), они, как правило, не совпадают местами.

Мы́сль изречéнная éсть лóжь.

Формально в этой строке три ударения из четырех располагаются на слове «изреченная», а два очень важных по смыслу слова - «мысль» и «есть» - вообще формального ударения лишены. Тем не менее только так - с ударением на первом безударном ямбическом слоге, со спондеем в последней стопе - может быть произнесена эта строка. И снова - две трехударные строки, завершающие вторую строфу, ритм которых напоминает ритм начала стихотворения. Трехударные строки завершают и третью строфу:

Таúнствéнно-волшéбных дýм;
Их оглушúт нарýжный шýм,
Дневны́е разгóнят лучú, -
Внимáй их пéнью - и молчú!..

Вновь, если с позиций трехударности подойти к строке «Дневные разгонят лучи», она равнозначна по ритму строкам «Разгонят дневные лучи» и «Дневные ослепят лучи».

Музыкально стихотворение аранжировано так, что ударная гласная рифмы (смежной) почти всегда еще подкреплена такой же ударной гласной где-то в глубине строки:

Молчи , скрывайся и таи
И чувства и мечты свои .

Пускай в душе вной глубине
Встают и заходят oнe .

То же самое:

Таинственно-волшебных ду м
Их оглушит нару жный шу м.

Внимание к музыкальному сочетанию ударных гласных очень характерно для Тютчева. Вместе с тем подбор безударных - скажем, «л» в строках

Молчи, «срывайся и таи
И чувства и мечты свои -

также придает дополнительную стройность музыкальной фразе. Внимание к музыке стиха было очень важной частью эстетической системы романтиков, музыка была частью той гармонии, того строя, к которому они стремились, Ведь именно Тютчев сказал позже о Жуковском:

Душа его возвысилась до строю:
Он стройно жил, он стройно пел... (I, 151)

Не случайно поэт призывает романтика вслушиваться в пенье «таинственно-волшебных дум» в его собственной душе - мечтанья должны быть гармоничными, должны петь. Гармония соразмерности частей гармония смысла и формы, гармония фраз и строк, гармоническая скупость «невещных» образов, соответствующая лирической «духовности» содержания, - таковы главные средства выражения, с помощью которых создал Тютчев свой шедевр романтической лирики - восемнадцать строк о молчании.

Л.Н. Толстой. Круг чтения. Изд. 3-е. М., 1911, стр. 292- 293.

К. Бальмонт. Элементарные слова о символической поэзии. В кн.: К. Бальмонт. Горные вершины. Изд. «Гриф», М., 1904, стр. 88.

Вяч. Иванов. Заветы символизма. «Аполлон», 1910, № 8, стр. 5.,

И. Ангере. Модернизм и социалистический реализм, bidrag» (Lund), 1961, v. 4, № 17, s. 152.

H. Асеев. Работа над стихом. Изд. «Прибой», Л., 1929, стр. 76- 77.

Иногда писали так: «Мысль о невыразимости внутреннего мира человека- это принципиальное тютчевское суждение, которое свидетельствует об идеалистическом характере философско-эстетических взглядов Тютчева». (В.Н. Касаткина. К вопросу об эстетических взглядах Ф.И. Тютчева. В кн.: Вопросы художественного метода и стиля. Изд. Томского университета, Томск, 1964, стр. 131). Реже искали внутренний смысл: «Можно заметить, кстати, что тютчевский афоризм («мысль изреченная есть ложь»), столь популярный затем у декадентов, допускает, кроме внешнего, еще и понимание «изреченности» мысли как акта творчества, в котором исходное состояние духа преображается, становится искусством, и созданный вымысел выглядит «ложью» по отношению к исходному состоянию» (В.Д. Сквозников. Лирика. В кн.: Теория литературы. Основные проблемы в историческом освещении. Роды и жанры литературы. Изд. «Наука», М., 1964, стр. 177).

Д.Д. Благой. Основные линии развития русской литературы первой половины XIX века. «Известия АН СССР», отд. литературы и языка, 1959, т. XVIII, вып. 3, стр. 229.

Ф.И. Тютчев. Лирика, т. I, Изд. «Наука», М., 1066, стр. 46 (Литературные памятники). Далее ссылки на это издание даются в тексте (римская цифра обозначает том, арабская - страницу). Среди лучших тютчевских стихотворений «Silentium!» имеет, совершенно особую судьбу. Поэт не хранил черновиков, в изданиях его стихотворений раздел «Другие редакции и варианты» чрезвычайно беден; «Silentium!» - единственное произведение, дошедшее до нас в трех редакциях. И тем ее менее редакции эти таковы, что свидетельствуют не о тщательных поисках слова, а как бы о полной небрежности автора, то ли смутно, по памяти воспроизводящего забытый текст, то ли вообще не нуждающегося в дословно точной записи своего гениального творения.

Остальные перемены объяснить много труднее. Чем строка «Как звезды ясные в ночи» точнее или лучше, чем «Как звезды мирные в ночи»? Самому ли поэту было все равно, какой эпитет поставить, или действительно мы имеем дело в 1854 году с посторонней, редакторской правкой, так называемой тургеневско-сушковской редакцией, и цель этой правки - чаще всего не исправление смысла, а исправление ритмики, которая в варианте «Современника» 1836 года далеко отходила от традиционной? Создается впечатление, что и самому автору, и его редакторам, глубоко проникшим в тайну тютчевского творческого процесса, гораздо важнее, чем найти и закрепить тот или иной конкретный эпитет, передать сложнейшую музыкальную ткань произведения, в котором абсолютная убедительность интонации вызова, уговаривания, рассуждения с собой как бы с невидимым собеседником достигается полным высвобождением музыки реальной фразы от формально наложенного на нее размера - четырехстопного ямба.

Такая свобода обращения с собственным текстом не была свойственна Тютчеву ни в ранний период его творчества, когда он переводил Горация, подражал Жуковскому и Батюшкову, увлекался Державиным, ни в поздний период 1850- l860-x годов, когда тютчевская лирика по праву может быть сочтена одним из замечательных достижений русского реализма в лирике. «Silentium!» - произведение романтизма, это дает ключ и к пониманию характера его выразительных средств, четких и зыбких одновременно, и к пониманию его смысла, романтически многозначного, не обозначившего ни единой деталью реальность ситуации, но с предельной точностью передавшего реальность состояния, диалектику чувства, романтическую красоту и силу глубокой души, стоящей выше мира, - и романтическую же тоску этой души, непонятой миром.

«Молчи, скрывайся и таи / И мысли и мечты свои» - печатает Тютчев в «Молве» 1833 года, вызывая у читателя, ассоциации с широкоизвестным талейрановским афоризмом. «И чувства и мечты свои» - «Современник» 1836-го. «Пускай в душевной глубине / Встают и кроются оне...»- «Молва». «Встают и заходят оне» - «Современник». «И всходят и зайдут оне» - «Современник» 1854 года и тогда же вышедшее первое издание стихотворений Тютчева. «Как звезды мирные в ночи» - «Молва». «Безмолвно, как звезды в ночи» - «Современник». «Как звезды ясные в ночи» - «Современник» и издание 1854 года. И т. д. Более или менее легко можно отыскать обоснование первой из этих перемен («И мысли и мечты» на «И чувства и мечты»): во-первых, композиционное развитие стихотворения - о «мыслях» и «думах» будет говориться во второй, затем в третьей строфе, поэтому появляться им в первой еще рано, и во-вторых, музыкальному уху могло показаться чрезмерным количество сонорных в первых двух строках, особенно «мычащих» слогов - «мо», «мы», «ме», в то время как отрывистое «ч» первого же слова вызова, задающего музыкально-смысловой тон первой строфы, должно было быть подтверждено еще и еще раз..

О «мирообразе» поэта и стихотворении «Silentium!» см. в книге: Я.О. Зунделович. Этюды о лирике Тютчева. Самарканд, 1971, стр. 74- 63.

Ниже приведено несколько вариантов анализа этого стихотворения, выберите который вам по душе. Стихотворение известно под именами Silentium, Силентиум, Молчание

Анализ стихотворения Тютчева Силентиум

Федор Тютчев - не был с юности поэтом, он даже никогда не задумывался о таком роде деятельности. В свои зрелые года, Тютчев стал и был впоследствии многих лет – дипломатом. Тютчев стал создавать стихотворения, не думая о славе или о том, как бы красивее написать и подобрать слова. Он просто выражал свои мысли и чувства через строки в стихах. Стихи выходили красивые, поэтические и даже – иногда романтические, смотря какие мысли и эмоции были в тот момент. Тютчев очень интересный деятель, который смог многого добиться в своем деле, и также – в своем интересном хобби, которое после прославило его на весь свет. Один из его сотрудников по работе, видел его стихи, и ему очень понравились они. Этот человек упросил Федора Тютчева опубликовать некоторые стихи, хотя бы несколько. Тютчев, сначала нехотя, а потом все же согласился, хотя бы ради эксперимента.

Первое стихотворение, которое было опубликовано в обычных журналах, читающиеся всеми простыми гражданами, «Силентиум!». Это произведение переводиться с латинского языка на русский – молчи. Тютчев недаром написал это стихотворение, ведь он многими выражениями и уже самим названием хотел, как бы выразить свое мнение о том, что нужно молчать, что бы то ни стоило. Потому что чувства и эмоции могут быть кем-то не понятыми, а потому нужно молчать и не говорить о своих настоящих чувствах в данный момент. Произведение очень сильно со стороны философских выражениях и размышлениях о смысле молчания, и для чего это важно так делать.

Именно в 1830 году было опубликовано это произведение, название которого – на латинском языке. Были сведение, что Тютчев написал это произведение в преддверии чего-то плохого, потому душой чувствовал что-то это нехорошее. Тютчев, сам того не зная, стал после немногих лет – самим основателем русского романтизма.

Анализ стихотворения Тютчева Молчание

Федор Иванович (1803-1873) изначально занимался деятельностью дипломата (образование получено в МГУ), он писал стихотворения для себя, находил успокоение и выплеск эмоций в приятном занятии. Но все же, он начал публиковать свои творения. Тютчев отправляется с рабочим визитом в Мюнхен и остается на 22 года, там он встречает свою будущую жену по имени Элеонора Петерсон. Его творческое направление: романтизм и русская лирика.

Тютчев написал стих «Молчание» в 1830 году (было мнение, что он посвятил его Элеоноре и, написано оно было намного раньше). Подано стихотворение немного трагично, в нем автор говорит о молчании, о том, что все глубокие чувства следует держать в себе. Он считает, что так безопаснее, для сохранения прекрасного нужно меньше к этому прикасаться, а именно любоваться моментами, удивительными видами. Автор во 2 абзаце пишет о том, как сердцу высказаться, то есть он хочет озвучить мысль, но как донести ее в нужной форме неясно, как можно получить истинное понимание от других людей, тоже загадка.

Говорится, что слово, сказанное вслух – это ложь, понимать это можно так: все что произнесено вслух, может быть искривлено неправильным пониманием, чистота мысли тогда будет потеряна. Федор Иванович считает, что поняв себя можно обрести счастье, необъятный мир кроется в нас самих, а внешняя суета мешает понять самого себя. Так же автор в последних строчках передает мысли о том, что нужно уважать чужое мнение.

Интересное восприятие окружающей среды у Федора Ивановича. Чувствуется в «Молчании», что в авторе присутствует страх. К сожалению, у него случилось позже горе, от которого он быстро поседел – умерла Элеонора. Как будто автор боялся потерять счастье и так произошло. Как и многие, он пытается в своем творчестве найти понимание других людей, желание быть услышанным. Не каждый может проникнуться строчкам.

У автора чуть больше 400 сот стихотворений. Он пишет о природе, о чувствах, о трагедии. Многие его работы вошли в программу школьников различных классов. Посвящает своим любимым женщинам стихи, два посвятил А. С. Пушкину. У него появилось 9 детей от разных браков. Также Тютчев Ф. И. не получил звание профессионального литератора, он всю жизнь занимался государственной службой. Его авторский период можно разделить категории: в юношеские годы похожи стихи на поэзию предыдущего века, 1820-1840 года лиричные мотивы, и далее более изысканный слог.

Анализ стихотворения Силентиум Молчание по плану

Возможно вам будет интересно

• Анализ стихотворения Жизнь Некрасова

  Стихотворение Некрасова «Жизнь» наполнено глубоким философским смыслом. Поэт затронул интересную тему в своём произведение – это вечная борьба добра и зла в душе человека.

• Анализ стихотворения Жуковского Вечер 9 класс сочинение

  Ни для кого не секрет, что великий поэт Василий Жуковский был истинным поклонником романтизма и нередко восхищался трудами зарубежных мастеров, стараясь творить в схожей манере

• Анализ стихотворения Пушкина Осень

  Данное произведение было создано в 1833г. Оно считается одним из непростых в изложении в числе огромного количества стихотворении А. С.Пушкина. Это был пик его творчества, поскольку была уже вторая Болдинская осенняя пора

• Анализ стихотворения Рубцова В горнице

  Лирическое произведение Николая Рубцова «В горнице» - это одна из самых известных творческих работ поэта. Представленный стих часто причисляют к русскому народному творчеству, поскольку он наполнен богатыми символичными образами

• Анализ стихотворения Полно смеяться! что это с вами? Фета

  Небольшой цикл «Гадания», который полностью впитал в себя народные и романтические традиции лирики, распространённой в России.

Стихотворение “Silentium!” подвергалось огромному количеству самых противоречивых интерпретаций и до сих пор считается самым загадочным в его творчестве. Краткий анализ “Силентиум” по плану можно использовать на уроке русской литературы в 10 классе, чтобы дать школьникам представление об этом произведении.

Краткий анализ

История создания – точная дата его написания неизвестна, но приблизительно оно датируется 1830 годом. Впервые в печатном виде оно вышло спустя три года в газете “Молва”.

Тема стихотворения – сохранение своего духовного мира от внешнего воздействия, противостояние окружению и сохранение внутренних сокровищ.

Композиция – трехчастная, причем сам Тютчев разделяет его, завершая каждую часть словами “и молчи!”. Все они

Жанр – это философская лирика, которая, со свойственной Тютчеву неоднозначностью, раскрывает тему взаимопонимания людей или его отсутствия.

Стихотворный размер – четырехстопный ямб с пиррихиями.

Метафоры – “встают и заходят оне”, “сердцу высказать себя”, “взрывая, возмутишь ключи”, “питайся ими – и молчи”, “есть целый мир в душе твоей”, “их оглушит шум”, “внимай их пенью”.

Эпитеты – “в душевной глубине”

Сравнение – “как звезды в ночи”, “мысль изреченная”, “целый мир”, “таинственно-волшебные думы”, “дневные лучи”.

История создания

О точной дате написание стихотворения история создания умалчивает, но традиционно оно датируется 1830 годом. Однако у данного произведения было сразу несколько редакций – его дважды печатали в “Современнике” и один раз – в газете “Молва”. Именно в этом издании оно и было опубликовано впервые в 1833 году. Любопытно, что при второй публикации в “Современнике” в 16-й строфе была допущена ошибка.

Интересно, что его названию, которое переводится как “Молчание” придается еще один оттенок смысла – именно этим латинским словом студентов немецких классических университетов призывали к порядку. Таким образом, его можно истолковать не только как призыв к молчанию, но и как указание на необходимость слушать. Такая трактовка основана на том, что Тютчев в свое время долго жил в Германии и посещал множество лекций в главном университете Мюнхена.

Тема

Посвящен стих теме, которая волновала многих поэтов – одиночеству творческого человека и необходимости оберегать свой внутренний мир, хранить его целостность. Последнюю мысль Тютчев высказывает достаточно безапелляционно, используя повелительное наклонение.

Кроме основной мысли, в стихотворении есть и другие идеи, которые развивает автор. Так, он говорит о лжи, что можно считать темой побочной. Тютчев говорит о том, что только молчание помогает сделать мысли (а значит, и стихи) свободными от тщеславных помыслов и обычного желания понравиться, которое присуще всем людям, в том числе тем, кто пишет стихи.

Композиция

Восемнадцатистрочное стихотворение разделено на три строфы, каждая из которых может считаться и самостоятельным произведением, но тематическое единство превращает их в единое произведение, скрепленное общей мыслью. Но есть и формальное объединяющее средство – это глагол “молчи”, использованный в конце каждой строфы в повелительном наклонении.

Таким образом композиция “Silentium!” – трехчастная, где первая часть является призывом лирического героя к читателю: он велит ему молчать, никому не раскрывая свою душу и свои сердечные порывы. Вторая строфа аргументирует ту позицию, которая высказана в первой – поэт объясняет своему читателю, почему именно он считает, что молчание необходимо.

Наконец, третья строфа показывает, что может произойти с человеком, который решится обнажить свою душу перед миром. Тютчев описывает все угрозы, которые его ждут и говорит о том, что лучшим выходом будет все-то же молчание, о необходимости которого говорилось в первой строфе. Таким образом композиция своеобразно закольцовывается.

Жанр

По жанру стихотворение является философской лирикой. Важную роль играет и стихотворный размер: благодаря четырехстопному ямбу с перрихиями послание поэта получается максимально простым и ясным, но в то же время убедительным. Парная рифмовка с точной мужской рифмой также значительно упрощает восприятие.

Средства выразительности

Раскрыть мысль, вложенную в произведение, Тютчеву помогают разнообразные художественные средства, такие как:

• Метафоры – “ встают и заходят оне”, “сердцу высказать себя”, “взрывая, возмутишь ключи”, “питайся ими – и молчи”, “есть целый мир в душе твоей”, “их оглушит шум”, “внимай их пенью” .
• Эпитеты – “в душевной глубине”
• Сравнение – “как звезды в ночи”, “мысль изреченная”, “целый мир”, “таинственно-волшебные думы”, “дневные лучи”.

Одна из строчек этого стихотворения – “ Мысль изреченная есть ложь “- быстро стала афоризмом, а также – настоящим авторским кредо Тютчева, который считал, что только одиночество помогает поэту творить и сохранять искренность.

Сочинение

В 1830 году Тютчев пишет стихотворение «Silentium» («Молчание»). Ведущая тема «Silentiuma» связана с внутренним миром человека, это повествование о тайне его чувств и мыслей:

* Молчи, скрывайся и таи
* И чувства и мечты свои
* Пускай в душевной глубине
* Встают и заходят оне
* Безмолвно, как звезды в ночи,
* Любуйся ими и молчи.
* Как сердцу высказать себя:
* Другому как понять тебя:
* Поймёт ли он, чем ты живёшь:
* Мысль изречённая есть ложь.
* Взрывая, возмутишь ключи,* Питайся ими и молчи.
* Лишь жить в себе самом умей
* Есть целый мир в душе твоей
* Таинственно-волшебных дум;
* Их оглушит наружный шум,
* Дневные разгонят лучи,
* Внимай их пенью - и молчи!..

Это стихотворение описывает душевное одиночество людей и самого поэта. Мысли человека обречены на безмолвие, так же как и «звёзды в ночи». Тютчев пытается сказать, что слова - ничто по сравнению с мыслями. Стихотворением «Silentium…» он как будто предвидел своё молчание и принял его как жизненную, поэтическую программу. Тютчев пропустил через себя, через всю свою жизнь смысл этого стихотворения. И мне кажется, что именно в этом стиль лирики Тютчева: в том, что он отдаётся полностью своим мыслям, если Фет пытался поправить свои мысли чувством меры, содержания и спокойствия, то Ф. И. Тютчев доставал до самой глубины мысли, взрывались эмоции; Фет, анализируя его стихотворение «Итальянская villa», утверждал: «Художественная прелесть… погибла от избытка содержания». Но я считаю, что автор в первых 5-6 четверостишиях показывает нам спокойствие и именно им подводит нас к какой-то неясности и жестокости. Гармонии природы, простору Вселенной противопоставляется закрытый мир человеческого сердца, замершего в тревожном ожидании пустой, злой жизни, которая превращает любовь в роковую вражду, исход которой - смерть:

* Что это, друг? Иль зная жизнь недаром,
* Та жизнь, - увы! - что в нас тогда текла,
* Та злая жизнь, с её мятежным жаром,
* Через порог заветный перешла?
* Тема природа в творчестве Тютчева